М. А. ВРУБЕЛЬ — А. А. ВРУБЕЛЬ 1873 год Люстдорф, [Одесса] 9 августа
Как ни совестно, дорогая Анюта, а надо признаться, что я таки с большим и большим трудом свыкся с мыслью, что мне надо же, наконец, тебе писать; но и после этого момента я не раз садился за перо и вставал, оставляя бумагу совершенно чистою. Причина первого обстоятельства — лень, которой особенно много набирается летом, в пору созерцания и dolce far nienle [Сладостного безделья (итал.).]; причина же второго залегла в страстишке блеснуть красноречием, глубокомыслием и многим, что так прекрасно и чтимо, если оно своеобразно или лучше не присвоено и естественно и что, в то же время, так пошло в переписке между нами, обыденными, дюжинными людьми, где оно — или высижено, или нахватано par ci par la... [То тут, то там (франц.).] но выходит, кажется, что моя фраза сама противоречит ее содержимому! ..
Итак, скорее к делу! В сторону фразы! Надо только окончить начатый с письмом период... Что, бишь, я там такое сказал? Да, да! Вспомнил! Так вот сегодня вечером, садясь к тебе писать с твердым решением дописать, я тем самым проявил всю ясность усвоения взгляда, самого, как видишь, нелестного на те две страстишки, что так замедлили появление на свет этого письма. Кажется, ясно, но не совсем-то коротко. Итак, радуйся излечению твоего брата от сих двух пороков! Но пусть эта радость не заставит тебя забыть вбить тот гвоздь, на котором уже висело и висит столько ушей последователей Брамы и Будды! .. Буду, по возможности, рассказывать тебе все о каждом члене нашей семьи.
Папаша, слава богу, здоров и, кажется, остался совершенно доволен каникулярным временем, проведенным в семье и без особенных хлопот и треволнений, каковые отравляли Папаше всю прелесть летних каникул уже много лет подряд; вспомни только батальонные смотры в Саратове, приготовление к экзаменам в Петербурге, командировки и, наконец, Гартингов в Одессе. Папаша ежедневно занимается с Лилей по 2 часа, и Лиля сделала за лето большие успехи в чтении и особенно в письме: она начала также заниматься арифметикой и очень бойко решает задачи над числами до 10. Вообще Лиля очень способная и талантливая девочка, обладающая, однако, всеми недостатками, которые, помнишь, так резко выдавались в характере Шушки-ребенка (не смею предполагать, чтобы они оставались и теперь в моей любезной кузине, Александре Владимировне).
Мамаша совершенно поправилась от того катара и того общего состояния слабости, что так надоедали Мамаше и беспокоили нас всех в продолжение нескольких месяцев. Предостережение тети Вали: поменьше доверяться докторам получило в Мамашином выздоровлении одно из того множества подтверждений, которые мы встречаем на каждом шагу: Мамаша только тогда почувствовала себя совершенно здоровою, когда бросила предписанное ей Мерингом лечение (ванны и воды), которое он навязал Мамаше, имея слишком серьезный взгляд на болезнь, происходившую в сущности от простуды и беспокойства, которое в громадном количестве доставляли нам Гартинги, с которыми Папаша по этому случаю и разделался.
Но наш пансион, однако, не останется пустым: мы имеем в виду трех учеников и, замечательно, опять-таки все — нерусских, судя по фамилиям: Мольский, Альбрант и Нокошидзе. Володя вышел таким, каким я предсказывал: далеко не толстым, с большими голубыми глазами, папашиным носом и маленьким хорошеньким ротиком, — словом, очень похожим на Сашу; прибавь сюда Сашину болтливость и даже процеживание слов отчасти в нос, и сходство будет еще поразительнее. В Володе нет той умственной и телесной живости, что так бросается в глаза в Лиле, ни ее эстетических наклонностей; но он неглуп и любит очень острить и очень удачно; если бы он был сыном гоголевского Манилова, то был бы, наверно, назначен в дипломаты, что не помешало бы ему, как и маниловскому Фемистоклюсу, пускать посторонние капли в суп; вот тебе сегодняшний казус с Володей совершенно в этом роде: ему няня дает манную кашу и оставляет его; Володя попробовал кашу, затем снимает сапоги и чулки и ноги — в кашу! .. Варюта1 покуда прелестная, забавная толстушка и больше ничего.
Что касается твоего возлюбленного братца Мишеньки, то он собирался за лето сделать и то и другое и не сделал ничего, или почти ничего. Говорю тебе об этом печальном факте прежде всего потому, что он меня в данный момент, как и во все последние дни каникул, терзает и будет терзать немилосердно: господи, боже мой! Уже пролетели те два месяца, в которые я собирался прочесть "L'histoire des girondins" ["История жирондистов" (франц.).] Ламартина (подаренную мне Папашей), пройти 50 английских уроков из Оллендорфа, прочесть Фауста на немецком—и ничего из этого не сделал! Лентяй! повторяешь себе ежеминутно, досадуешь на себя, а все-таки каникулы канули в вечность и ничем уже не поможешь.
И ведь так случается каждые каникулы, каждый более или менее продолжительный праздник... А еще говорят, что опыт научает. Ну, что было, то прошло! . . Проклятые поговорки: я часто думаю, что русский народ для того так много насоздавал поговорок, чтобы всегда иметь возможность придавать посредством коллективной мудрости санкцию проявлениям своей индивидуальной немощности и умышленной недальновидности.
Извини за множество иностранных слов, право, они явились не из хвастовства.
Итак, за лето я ничего не сделал. А между тем вчера я слышал от Пятницкого (ты его ведь помнишь), что у нас остается тот же преподаватель латыни, что и был в прошлом году, т. е. строгий Опацкий; историк же и географ будут новые и молодые, на место прежних старых; обстоятельства, как видишь, не совсем благоприятные для человека, ничего не делавшего за лето! Теперь я несколько заплатываю прореху: повторяю латынь и еще кое-что. Но если науки в комнате Михаила Врубеля, в доме № 37, и не процветали за лето, зато искусство, т. е. рисованье, несколько подвинулось.
Я еще прошлое лето начал писать масляными красками и с тех пор написал четыре картинки; копию с Айвазовского "Закат на море", копию с "Читающей старушки" Жирара Дове, "Старика, рассматривающего череп" и копию с Гильдебрантовского "Восхода солнца", с снегом, мостиком и мельницей. .. Все эти картины писаны самоучкою, без всякого знания приемов письма, и потому все более или менее плохи (последняя, впрочем, лучше других; она теперь стоит в магазине Шмидта и продается за 25 руб.). Более масляного письма мне удаются фантазии карандашом, на достоинство которых мне указал один недавний наш знакомый Клименко, большой знаток в искусствах, весельчак и, что нераздельно в русском человеке с эстетическими наклонностями, порядочный гуляка; это последнее и еще кое-что не нравится многим, в том числе и мне.
Но, не знаю, как тебе, а мне кажется, что моральная сторона в человеке не держит ни в какой зависимости эстетическую: Рафаэль и Дольче были далеко не возвышенными любителями прекрасного пола, а между тем никто не воображал и не писал таких идеально-чистых мадонн и святых. Рассуждая таким образом, я решил верить в его эстетическую критику, тем более что он критикует не так, как у нас берется критиковать произведения искусства большинство, — на основании вкуса, о неосновательности коего критериума гласит пословица: "О вкусах не спорят"; Клименко же произносит суждения на основании очень многого читанного и виденного им по этому предмету, что придает ту вескость и основательность его суждениям, на которую может и даже должно опираться (даже если бы это было за неимением ничего лучшего) таланту, не имеющему под собой еще никакой твердой почвы, каков — мой.
Говорю тебе об этом предмете так много оттого, что у Папаши со мной по этому поводу в настоящее время бывают частые споры, причем этот предмет поворачивается (выражение, вижу, глупое, но другого не нахожу) разными сторонами, очень неинтересными для разъяснения и исследования; но теперь о них толковать некогда, я уж и так тебе порядком докучил моим длинным письмом, написав много нескладной чепухи и пропустив половину интересного. Вот это интересное, за неимением места, вкратце: в Одессе была летом Петербургская оперная русская труппа (Палечек, Лагровская, Корсов, Рааб, Крутикова и др.);2 я слышал: "Жизнь за царя", "Жидовку", "Громобоя" и "Фауста";3 познакомился через Красовского с Корсовым и Дервизом.
Теперь в Одессе "Передвижная художественная выставка",4 с смотрителем которой Де-Вилье5 я недавно познакомился; это очень милый человек, жандармский офицер, сам прекрасный пейзажист; он просил меня приходить к нему во всякое время писать и обещался для копировки достать картин в галерее Новосельского.6 Напишу что-нибудь порядочное, — пошлю в Петербург в подарок дяде Коле. На одном дворе с нами на даче жили 2 недели: французский актер труппы m-ine Keller —M. Delpant de Caulete с m-meDelpant очень милые, веселые и приличные люди, пили у нас несколько раз чай, возились с Лилькой и рассказали нам очень много интересного о французской жизни.
Несколько дней у нас гостили m-lles Aline и Olga Чекуановы, которых мать теперь здесь начальницей твоего института; кстати об институте: у вас новый член по хозяйственной части, д[ействительный] ст[атский] сов[етник] Добровольский; Шугурова отставили, а новый инспектор еще не прибыл; Дмитриева осталась пепиньеркой [Воспитанница учебного заведения, готовящаяся стать наставницей]. Мы читаем сообща (Папаша, Maмаша и я) "Один в поле не воин" Шпильгагена. Если ты его тоже читала, то я могу тебе прислать в следующем письме, если хочешь, портрет главного героя романа — Лео, так как он мне представляется. Но не буду больше мучить твоих глаз, Анюточка, хотя еще многое и многое остается тебе сообщить.
Чувствую, что перо мое плохо мне повиновалось; да ведь и не писал же я писем, бог знает, с какого времени. Прощай, дорогая Анюта! Крепко целую тебя и желаю тебе полного успеха при окончании твоих педагогических и всяких ических наук. Поцелуй от меня ручки: Бабушки, тети Вали и тети Вари; просто поцелуй Жоржу (поздравь его от меня с титулом Studiosus'a [Студента (лат.).] и скажи ему, что если я не пишу к нему, так это не потому, чтобы мне не хотелось, но потому, что не промолвить друг с другом в продолжение 4 лет ни одного слова — все равно (в наш возраст), что вовсе не знать друг друга; получать письма и писать к незнакомому вовсе неинтересно, а знакомиться в письмах — писать поэтические произведения невозможно, и потому покуда не будем писать друг другу; на будущий же год увидимся и возобновим дружбу до гроба. Поцелуй от меня и Шушку, и Асю, и детей дяди Коли. Засвидетельствуй мое глубочайшее почтенье и поцелуй дядю Колю и Александра Семеновича. Затем прощай.
Твой брат М. Врубель
Р. S. Папаша ждет от тебя письма с Владимиром Зиновьевичем, а я — по получении тобой моего.
__________
1 Варюта, Рюта — Варвара Александровна Кармазина (рожденная Врубель), сестра художника от второго брака отца.
2 Палечек Осип Осипович (1842 — 1915) — певец, бас, профессор Петербургской консерватории.
Давровская (в замужестве Цертелева) Елизавета Андреевна (1849 — 1919) — певица, меццо-сопрано, профессор Московской консерватории.
Корсов (Геринг), Богомир Богомирович (Готфрид Готфридович) (1845— 1920) — певец, баритон.
Рааб — певица.
Крутикова Александра Павловна — певица, контральто.
3 "Жизнь за царя" ("Иван Сусанин") — опера М. И. Глинки.
"Жидовка" ("Дочь кардинала") — опера Галеви.
"Громобой" — опера А. Н. Верстовского.
"Фауст" — опера Ш. Гуно.
4 Речь идет о II выставке Товарищества передвижных художественных выставок (1872 г.).
5 Вилье де-Лиль Адан Эмилий Самойлович (1843—1889) — художник-самоучка, акварелист; преподавал в Школе рисования Одесского общества изящных искусств.
6 Галерея Н. А. Новосельского в Одессе.
 Врубель М.А. Портрет С.И. Мамонтова. 1897. Холст, масло. 187х142,5. ГТГ. |  Врубель М.А. Портрет сына художника. 1902. Бумага, акварель, белила, карандаш. 53х69,7. ГРМ |  Врубель М.А. Эскиз для витража. Дельфиниум. 1895-1896. Бумага, акварель, граф. карандаш. 30,9х18,9. ГРМ |