Признак гениальности. Часть 2
1-2
Наверно, молясь на натуру (хоть и принципиально её искажая), Врубель хотел сказать, что спасение – России, по крайней мере, – в традиционализме, а не в модернизме. «Демон лишен почвы, сказочные персонажи укоренены и растворены в ней, Демон терзается мучительными вопросами, сказочные персонажи не задаются ими, Демон жаждет жизнетворчества, сказочные персонажи живут традиционным укладом». Спасение России в опоре на народ при всём наличном крахе народничества в глухую пору реакции 80-х годов. Искажение натуры было как бы признанием того, что «в лоб» хождение интеллигенции в народ с просветительскими целями не го-дит-ся, ибо это просвещение не соответствует народной сущности.
Вот мои сослуживцы меня предали, переголосовав. Так российскому народу и свойственно уповать на доброго барина, начальника, а не на себя. Я-то предлагал западную ценность – гражданское общество. То есть объединение граждан в шкурных, индивидуальных интересах, коллектив индивидуалистов. Хочется поменьше работать и побольше получать. Ну вот так хочется. А раз хочется, надо своему хотению потакать. На то, мол, и демократия. Должно быть право и на ошибку. Группа захотела ошибиться – дайте, власть, ей это сделать. Весь тред-юнионизм так устроен. Забастовки. Не за ошибку только они, а за свою шкурность. В нашем же случае – за свой выбрык. Но в сельской-то общине не так. Там – делай, как всегда, делай, как все, не надо новшеств. А интерес общий олицетворяет избранный начальник (профорг отдела в нашем случае). Вот подурили и подчинились. Это – по российски. По-моему же было – по-интеллигентски, в западном духе, в духе прогресса по большому счёту. Ибо шкурность гонит вперёд и вперёд. Больше и больше хапать. Мало, что в нашем случае получилось бы меньше, ибо вся группа меньше бы работала. Повторяю, то было требование права на ошибку. Принципиальное удовлетворение прав группы привело бы к отказу ею самою от своей ошибки и возврат на стезю зарабатывания в общем больше, на стезю материального прогресса, антитрадиционалистскую по большому, опять же, счёту.
То есть интеллигенция оказалась против народа. То же, собственно, произошло с интеллигенцией и народом при реставрации капитализма в России. Не нужен прогресс и капитализм традиционалистскому народу. Во времена Врубеля, по Врубелю, не нужен был опирающийся на прогресс социализм и хождение в народ ради социализма против разворачивавшегося капитализма. Демон – это и есть антинародная, по сути, интеллигенция, оскорблённая традиционалистским народом в её лучших к нему модернистских чувствах.
Традиционалистскому народу по сердцу больше и простота, чем изысканность. Поэтому Врубель своим искажением ириса и нарушил впечатление от его изысканности. Расплавил, как выразился Алленов. Где-то то же, собственно, и с орхидеей: за нравственность, грубо говоря, ибо символ сексуальности – не для традиционалистского народа. Отрицание ради утверждения.
А вот и утверждение. Очень, как и полагается символизму, не «в лоб» заявленное.
Органическое слияние человека с его почвой, с землёй, с морем, с продуктом земли – кустами, с продуктами моря – волнами, морской пеной. Художник свой негативизм к Демону чем выразил (при всём сочувствии к нему, что сквозит в телодвижении мучительного раздумья о причине поражения, в буквальной черноте лица от чёрной думы, в сострадании лишнему, получается, человеку, такому могучему и… бесполезному)? Авторский негативизм уже в самом выборе пропорций ширины и высоты картины, вытянутости её по горизонтали, которая – вытянутость – прямо ж пригнетает героя, аж голову ему срезает. За что? За то, что вознёсся. Что горы ему стульями для сидения служат. За то от автора и цветы ему – каменные, а не живые. А как, в пику этому, художник отнёсся к органичной гармонии человека и природы? – Автор смотрит на это благосклонно, сверху вниз. И человек, дитя природы, при такой точке зрения видится в лоне природы. Сирень – не очень высокие кусты. Но никто до Врубеля не изображал их сверху. А дельфинии 
цветы хоть и довольно высокие, но не сравниться им, как это у Врубеля, ростом с кустом сирени. От, может, такой неожиданности цветы – в пику окаменевшим в «Демоне сидящем» – какие-то мистически живые. Может, оттого, что они светятся, как облака по краям при взгляде на них против солнца. То есть вы как бы на небо смотрите. Возноситесь взглядом, как девушка – к вам, возвышенному автору-ценителю. А в «Царевне-лебеди» - лебедь-то – птица… Само небо ею как бы спустилось к вам, зрителю, по воле как бы согласно кивающего головою художника. Гармония неба и пены… И тот же доверчивый взгляд огромных глаз… Достигнутая благодать…
Через сто лет то, чем столь невнятно пугал и к чему, наоборот, звал Врубель, прояснилось и предстало – если в хозяйственном плане – очень прозаичным и скучным. Угрозой смерти человечества от перепроизводства и перепотребления, в общем, от прогресса, из-за глобального экологического кризиса, а спасение – отказом от материального прогресса, переходом к застою и потреблению по разумным потребностям, то есть к традиционализму.
Этот взгляд из будущего странно объясняет, что не зря Врубель зарекомендовал себя «как мыслитель с огромным профетическим даром». Не зря. Тогда наступал ХХ век, век прогресса, как его вскоре назвали. А всё ж чревато противоположностью. Вот чуткие души, тогда это были символисты, а Врубель из них, может, самый чуткий, провидчески почуяли трагизм индивидуалистского будущего и коллективистское спасение в будущем же. Нам остаётся с ними согласиться и подумать о своём собственно идеале.
24 ноября 2011 г.
1-2
 Врубель М.А. Кампанулы. 1904. Бумага, акварель. 43х35,5. ГТГ |  Врубель М.А. Портрет поэта В.Я. Брюсова. 1906. Бумага, прессованный уголь, сангина, мел. 102,2х69,5. ГТГ |  Врубель М.А. Катанья. Сицилия. 1894. Дерево, масло. 9,2х21,6. ГТГ |