М. А. ВРУБЕЛЬ — Н. А. РИМСКОМУ-КОРСАКОВУ 1898 год Начало ноября
Многоуважаемый Николай Андреевич,
Пишу в дополнение к письму жены и в защиту тезисов, которые мною найдены и недостаточно еще горячо приняты моей женой, — пишу, следовательно, как автор и более в них убежденный.
Сначала идея, а потом аргументация. Не найдете ли Вы хорошим исполнение в концерте 19-го “Пролога”?1 Начать с колыбельной песни и весь рассказ, причем несколько маленьких реплик могла бы дать Софья Николаевна.
По красоте оркестровых картин и рельефности вокальной декламации эта вещь прямо просится в исключительно строгое музыкальное, художественное исполнение. Здесь я имею в виду: во-первых, прекрасный оркестр Русск[их] симф[онических] концертов, а во-вторых (предоставляю всем, кто это услышит, сгореть от стыда за мое нахальство), — исполнение моей женой партии Веры, которой ей не дадут у Мамонтова. Она эту партию разучила совершенно и вчера мне ее спела. Тон сурового осуждения пережитому и отчаянной энергии перед стрясшимся над Верой несчастьем воспроизводится ее звуком и дикцией превосходно.
Если яркая атака звука и полное отсутствие искусственности в его постановке, выдвигая текст, являются самым необходимым элементом драматического пения, то исполнение жены могу назвать драматическим преимущественно перед двумя типами певиц: Соколовской и Цветковой. Обе они представительницы “обширности” звука на верхах (зато и получили от театральной публики, которая так любит зевать в промежутке между двумя воплями, диплом “драматических”), достигаемой первою злоупотреблением и без того огромного данного ей природой дыхания, а второю — весьма искусной и искусственной головной постановкой.
Первое делает исполнение совершенно бессловесным, а второе — мало вразумительным. Первой предоставляю поддерживать вой голодных евреев, рыкание ассирийцев и удары медюков; а второй — подогревать ферматами интерес к удивительно новому драматическому положению в объятиях у тенора итальянских и итальянизирующих дуэтов. Отчего я так горячо говорю, рискуя быть нескромным? Я бы хотел растопить лед той грустной покорности, которую почувствовал в Вас после двойного исполнения “Пролога” тогда у Мамонтова.
Но исполнение тогдашнее жены совершенно не похоже на то, что я слышал: она была не уверена в партии, которую до того разучивала тоже с грустною покорностью перед мнимыми, как я, кажется, доказал, — преимуществами кандидатур дирекции. Исполнение сцен “Пролога” может быть большой приманкой петербургской публике, нисколько не отнимая интереса от певучей и глубоко теплой арии Марфы,2 которая пошла бы во втором отделении. Я уже мечтаю когда-нибудь услышать, хоть и во фраках и на эстраде, — но зато с прекрасным оркестром, первоклассным пианистом, хором, Шаляпиным и тенором возможнее нашего дубового Иноземцева и ольхового Шкафера,3 — “Моцарта”.4
Крепко жму Вашу руку. Мой сердечный привет Надежде Николаевне, Софье Николаевне и всем Вашим
Ваш М. Врубель
__________
1 Речь идет о Прологе (рассказе Веры Шелоги) к опере “Псковитянка” Римского-Корсакова.
2Марфа — героиня оперы “Царская Невеста”.
3 Петр Осипович Иноземцев — тенор, пел в Русской частной опере.
Василий Петрович Шкафер — певец и режиссер.
4 Шаляпин пел Сальери в спектакле, оформленном Врубелем.
 Врубель М.А. Натурщик в белой драпировке. 1885. Этюд для иконы Святой Кирилл Александрийский. Картон, акварель, лак. 24х19,6. ГРМ |  Врубель М.А. Кровать. 1905. Бумага, карандаш. 23х33. ГРМ |  Врубель М.А. Демон поверженный. Эскиз. Бумага, акварель, гуашь, бронза. 21х31. Гос. музей изобразит. и-в имени А.С. Пушкина. |